— Говорить? — переспросила монахиня и посмотрела на Николая так, словно он лишился разума. Потом она отрицательно покачала головой. — Боюсь, что ничего не получится, господин. Сестра Магдалена не говорит. Ни с кем.

Николай задумчиво опустил глаза.

— Ах да, — произнес он наконец. — Этого… этого я не знал. Но могу я узнать, давно ли она живет у вас?

Женщина наморщила лоб, потом ответила:

— Вы могли бы с большим основанием спросить, давно ли я живу при ней. Но, к сожалению, я не могу дать вам никаких сведений. Мы принимаем только членов семьи. Поэтому я прошу вас удалиться.

— Конечно, конечно, — разочарованно произнес Николай. — Я понимаю, что не имею никакого права находиться здесь. Но это… это мое единственное желание, понимаете?

То выражение и манера, с которыми он сказал эти слова, должно быть, произвели впечатление на монахиню. Она внимательно посмотрела на Николая. На ее лице, сменяя друг друга, скользнули выражения скепсиса и восхищения. Тереза не знала, куда ей смотреть. Какая мучительная ситуация. Что они вообще здесь делают? Что происходит с ее дедом?

— Откуда вы приехали? — спросила наконец сестра.

— Из Гамбурга.

— До Гамбурга отсюда много дней пути. У вас были какие-то дела поблизости?

Он по-прежнему смотрел в пол. Разочарование было сильнее, чем он мог ожидать.

— Сестра Рахиль, вы, вероятно, не поймете меня, но я ищу встречи с Магдаленой уже много лет, я… Я никак не мог набраться мужества, чтобы приехать сюда.

Женщина едва заметно улыбнулась. Потом лицо ее вновь стало серьезным, и она заговорила:

— Вы не можете говорить с ней. И никто не может. Как и все молчальницы, она живет в полном безмолвии. Даже если бы вы сумели с ней встретиться, это принесло бы вам весьма мало пользы.

— Я не ищу никакой пользы для себя, — возразил он после недолгого молчания. Голос его был исполнен значения. — У меня есть только одно желание — один раз увидеть ее.

— Это невозможно.

Николай смиренно кивнул. Его охватила нерешительность, голова казалась пустой, и он не понимал, что еще он должен сказать. Но явственно осознавал он и то, что не может просто взять и уйти.

Тереза снова взяла его за руку, и на этот раз он не стал отказываться от ее дружеского прикосновения.

Прежде чем направиться к выходу, он спросил:

— Узнает ли она, что я был здесь и спрашивал о ней?

Поначалу сестра ничего не сказала, потом коротко кивнула.

— И если она захочет меня увидеть, сможет ли она на этом настаивать?

Последовала еще более долгая пауза. Затем сестра опять кивнула.

— Да, но это весьма маловероятно.

Николай снова нервно помял шляпу, а потом наконец протянул сестре руку.

— Благодарю вас, до свидания.

— Я провожу вас к выходу.

По усыпанной гравием дорожке они прошли к воротам. Ласковое осеннее солнце освещало окрашенные охрой камни обводной стены монастыря.

— Куда вы сейчас пойдете? — спросила сестра, когда они достигли ворот.

Тереза опередила деда.

— В Волькерсдорф, — быстро ответила она. — Мы должны сегодня же вечером вернуться в Нюрнберг.

Николай бросил на внучку раздраженный взгляд и возразил:

— Мы переночуем в Волькерсдорфе и завтра утром снова зайдем к вам. Ведь вы не откажете мне в этом, не так ли?

Повисло долгое неприятное молчание. Тереза покраснела от стыда и опустила глаза долу, что рассердило Николая, но он мысленно одернул себя. Девушка ничего не знала. Она так радовалась поездке по железной дороге и изысканности нюрнбергских магазинов. Она не имела ни малейшего понятия о том, что происходит с ее дедом. Но как он может сказать ей об этом?

— Очень маловероятно, что обстоятельства изменятся к завтрашнему утру, — ответила наконец сестра. — Конечно, вы можете, если хотите, прийти и завтра, прежде чем отбыть в обратный путь. Но не обольщайте себя несбыточными надеждами.

— Благодарю вас, — сказал он. — Вы были очень любезны.

Вскоре контуры монастыря скрылись за кронами густо растущих по обочине дороги деревьев. По полевой дороге они не спеша шли в Волькерсдорф. Тереза была разочарована и подавлена. Таким она никогда не видела своего любящего дедушку. Что с ним случилось? Он хочет здесь переночевать, а утром снова идти в этот монастырь? После этого случая она просто не знала, как к нему подступиться.

Николай оставался молчаливым и немногословным. Вечером, когда они ужинали на постоялом дворе, он говорил только в самых необходимых случаях и был очень рад, когда Тереза вскоре отправилась в свою комнату спать.

Его обуревало неуемное желание скорее остаться одному.

Примут ли его завтра утром? Как его встретят в монастыре? И почему, почему он так долго ждал? Весь вечер он просидел в гостиной. Хозяйские слуги не возражали против того, чтобы он сидел здесь, удобно устроившись у камина. Если он хочет, то может сидеть и читать здесь хоть всю ночь, шутливо заметил хозяин, дров хватит.

Еще некоторое время он слышал на лестнице шаги слуг, но потом все стихло. Раздавалось только потрескивание поленьев в камине.

На коленях лежала книга опального поэта. Он взял ее в руки, раскрыл и пробежал глазами первые строки недавно прочитанного абзаца. Непонятный страх, таинственное благоговение не позволяют нам писать дальше. Грудь наша полна ужасного сострадания…

Николай уставил взор в пламя.

Сострадание.

Свет разума.

Свет милости.

В ушах зазвучал голос Терезы.

Не бойтесь.

Не бойтесь…

ЧАСТЬ I

1

Великий кошачий мор 1780 года немного примирил его с судьбой. Николай Рёшлауб с большой пользой проводил ранние утренние часы перед долгим трудовым днем. На его столе лежали десятки замысловатых эскизов, большие листы пергамента, покрытые прямыми линиями, окружностями и эллипсами, поверх которых были во множестве разбросаны крохотные точки, терпеливо нанесенные Николаем с помощью чернил и гусиного пера. Изредка он отрывал голову от сложных рисунков. Тогда взор его упирался в мольберт, на раме которого была натянута большая карта Франконии. Рядом с мольбертом в стене мансарды было окно с зеленоватым стеклом, сквозь которое виднелся выделявшийся на фоне заснеженных крыш шпиль церкви Святого Зебальда. Однако Николай не проявлял никакого интереса к старейшему собору Нюрнберга. Впрочем, и к самому городу он был абсолютно равнодушен. Истина была здесь, перед ним, на бумаге, и именно она, а не звон колоколов, возвещавший о том, что скоро ему придется прерваться, заставляла сильно биться его сердце. Странная истина, открывающаяся необъяснимыми, но таинственно повторяющимися узорами. Пока следовало поостеречься и не говорить открыто об этом знании. Но никто не мог оспорить его тайное торжество — ни поп, ни князь, ни уж тем более завистливый придворный лекарь.

Кошачий мор! Ничего подобного не помнили даже самые старые деревенские жители этих мест. С апреля животные начали погибать в огромном количестве. Никто не мог дать объяснения этому явлению. Все дело в электричестве, полагали некоторые, ссылаясь на недавно открытый физический феномен, о скрытой природе которого никто не знал. Кошки более восприимчивы, чем люди, и поэтому невидимые энергетические заряды действуют на них намного сильнее. Но если дело обстояло именно так, то почему же кошки не вымерли раньше?

Спекуляции по поводу неизвестной болезни постепенно вывели Николая из затянувшейся на месяцы меланхолии. Он перестал ломать себе голову по поводу мнимой опасности, коей грозили миру его наблюдения, и вместо этого вновь посвятил себя своим занятиям. Прошло уже больше года с тех пор, как он публично объявил о том, что явления природы кажутся ему выстроенными вовсе не так, как об этом пишут в книгах. Это выступление кончилось для него весьма плачевно. Вот и сидит он теперь в этом медвежьем углу, начисто лишенный всякой связи с образованными людьми, и может радоваться, что у него не отняли место помощника городского врача Мюллера и грошовый заработок. Здесь, слава богу, никто не знал об идеях, высказанных лиценциатом Николаем Рёшлаубом, идеях, которые год назад, в Фульде, стоили ему лишения средств к существованию, и теперь Николай не испытывал ни малейшего желания обращать на себя внимание общества.